В предыдущем разделе было показано, что неразрывная связь физики и математики при обсуждении объективного физического мира ведет к неподдающейся проблеме математики. Это показывает лишний раз, что вопрос как устроен мир невозможно отделить от философских рассуждений даже на уровне физики и что научный реализм является лишь определенной философской позицией.
Эта и другие проблемы приводят к альтернативной философской позиции, которая сложилась в конце 19-ого века. Современное название ‘научный антиреализм’ противопоставляет его ‘научному реализму’, но слово антиреализм не должно смущать. Речь ни в коей мере не идет об отказе от реальности, просто в этом направлении философской мысли за реальность берется обыденная человеческая жизнь, то есть, по сути дела расширенный наивный реализм. Научным представлениям с другой стороны отдается вспомогательная роль в решении практических задач в обыденном мире. Теоретическое знание остается силой, но оно не воспринимается в буквальном смысле слова.
Человек держит в руке чашку кофе и у него нет сомнения в реальности чашки, в реальности кофе, в реальности окружающего его мира. Далее человек рассуждает с собеседником о химическом составе кофе, об электромагнитном поле, длина волны которого передает информацию от чашки к сетчатке глаз. Тем не менее, эти объяснения играют вспомогательную роль и им не приписывается фундаментальная реальность. Наука делается людьми в обыденном мире и поэтому философская позиция должна принять во внимание существующую научную практику.
В книге Фурсова ‘Проблема статуса теоретического знания науки в полемике между реализмом и антиреализмом‘ научный антиреализм характеризуется таким образом:
‘«Антиреализм» — это закрепившееся в наши дни в западной философии науки собирательное название для группы концепций, как современных, так и относящихся к периоду дисциплинарного становления философии науки (конец XIX — начало XX вв.). Инструментализм, дескриптивизм и конвенционализм, представленные в работах Э. Маха, П. Дюгема и А. Пуанкаре, стали первыми антиреалистическими концепциями в философии науки. Одна из главных задач, которую ставили перед собой их авторы, заключалась в том, чтобы очистить естественнонаучное мышление от метафизических компонент, доставшихся ему в наследство от предшествующей натурфилософии. Современные антиреалистические концепции, представленные Б. ван Фраассеном, Л. Лауданом и К. Стэнфордом, разрабатывались их авторами в качестве альтернативы ставшему очень популярным в философии науки в 60-70-е годы XX века научному реализму. Поэтому в структуре этих концепций неизменно присутствует критическая часть, представленная аргументацией против основных реалистических тезисов, и конструктивная часть, в рамках которой с использованием концептуальных средств современной философии науки развиваются и уточняются многие идеи, восходящие к Э. Маху, П. Дюгему и А. Пуанкаре.’
Следует отметить, что 19-ой век ознаменовался появлением спекулятивных философских систем, в особенности в Германии (Кант, Шеллинг, Гегель и др.); в последующем такие построения будут именоваться метафизикой. Ученые конца 19-ого века хотели показать, что наука не зависит от метафизики. Наука связана с практикой и технологиями — эта часть программы Фрэнсиса Бэкона оставалась без изменений. В то же время отличие от Бэкона заключалось в том, что метафизические вопросы (как устроен мир) выводились из научного рассмотрения. Наука полезна, но не следует воспринимать теории физики в буквальном смысле слова.
Научный реализм и физикализм являются возвращением к метафизике, правда, в другой форме, чем философские системы 19-ого века. Идея научного реализма сводится к тому, что наука позволяет добиться правильной философии, то есть, в духе Бэкона достижения технологий позволят построить единственно правильную научную картину мира. Ряд философов во второй половине 20-ого века был несогласен с таким подходом и они подобно их предшественникам в 19-ом веке выступили за то, чтобы отделить науку от метафизики.
Важно отметить историчность теорий в физике. Это обстоятельство было хорошо заметно в конце 19-ого века, а научные революции начала 20-ого века еще раз отчетливо показали, что научные теории не вечны. Аргумент об историчности теории физики носит название пессимистической индукцией (раз физические теории менялись в прошлом, они также изменятся в будущем) и он позволяет нейтрализовать аргумент чудес не бывает.
В то же время можно увидеть преемственность в развитии физики при смещении акцента с объяснения на описание природы. Следует отметить, что Пьер Дюгем как раз отказался от объяснения в духе обнажения реальности в пользу описания в 19-ом веке, поскольку он исходил из реальности обыденного человеческого мира. Для понимания этого утверждения необходимо вспомнить, что теоретические представления проверяются экспериментами в обыденном человеческом мире. Существенное изменение структуры теории (структуры реальности в научном реализме) приводит к сравнительно небольшим изменениям в результатах экспериментов в допустимой области значений старых теорий.
Именно это обстоятельство позволяет развязать полезность науки с правильностью научных теорий. Есть много примеров, когда технологии были созданы в рамках неправильных представлений об устройстве мира. Приведу только один — радио было создано в рамках представлений о распространении электромагнитных волны в эфире и отмена существования эфира в новых физических теориях никак не повлияло не технологии. В этом смысле прагматика (все работает) не позволяет сказать, что используемая теория истинна. Прагматика совместима со спектром картин мира.
Другими словами, в научном антиреализме любая теория рассматривается как модель, а реальными признаются объекты обыденной жизни. Научная теория подвергается проверке путем проведения экспериментов, которые ученые проводят в обыденной жизни — в ходе эксперимента наивный реализм и пространственные отношения обыденной жизни не подвергается сомнению. Соответствие или несоответствие полученных результатов предсказаниям теории позволяет сделать соответствующие выводы. При работе с технологиями также сохраняется спектр научных моделей, предыдущие модели остаются и используются в рамках их применения.
Научный антиреализм неплохо согласуется со вторым историческим путем связи физики и математики из предыдущего раздела. Начнем с геометрии, где из аксиом и правил вывода строится доказательство теоремы. Истинность теоремы связывается с непротиворечивостью доказательства. Все неплохо соответствует историчности математики: люди доказывают теоремы, которые связываются со знанием; правильность доказательства связывается с истинностью теоремы. Важно отметить, что знание в геометрии является объективным — разные люди достигают согласия в отношении вопроса об истинности той или иной теоремы.
Такой подход без труда переносится на математику, при этом вопрос о существовании абстрактных геометрических и математических сущностей не возникает. Наверняка не все математики и философы согласятся с таким подходом; часть из них будет настаивать на существовании геометрических и математических объектов в Платонии. В данном контексте важно только отметить, что историческая модель развития математики позволяет избежать разговоров о Платонии. Распространение этой идеи на научные объекты в физике приводит к научному антиреализму. Физика невозможно без математики, математические объекты сконструированы (изобретены) человеком, поэтому это переносится на теоретические объекты в физике.
Вернемся к экспериментальной проверке теорий. Следует сказать, что в реальности все сложнее. Требуется специальное рассмотрение измерений как таковых, что требует введения метрологии. Эксперимент также оказывается связан с теоретическими конструкциями, что тем не менее не делает его менее объективным. Требуются специальные усилия для подготовки и проведения эксперимента, что приводит к отличию ученого от детектива; Альберт Эйнштейн в книге ‘Эволюция физики’ охарактеризовал это отличие таким образом:
‘На первых страницах нашей книги мы сравнивали роль исследователя с ролью детектива, который, собрав необходимые факты, находит правильное решение посредством чистого мышления. В одном весьма существенном отношении это сравнение следует считать чрезвычайно поверхностным. И в жизни, и в детективных новеллах преступление дано. … Для ученого дело обстоит не так. … Для детектива факт преступления дан, и задача формулируется так: кто убил Кука Робина? Ученый должен, по крайней мере отчасти, сам совершить преступление, затем довести до конца исследование.’
Рассмотрим сказанное за пределами физики, при проведении эксперимента в функциональной магнитно-резонансной томографии. Целью эксперимента является измерение нейронной активности головного мозга в ходе выполнения испытуемым определенных когнитивных задач. Испытуемый помещается в сканер, по сути дела в большой магнит, и выполняет там определенное задание. Прибор в это время позволяет зафиксировать определенное место головного мозга, которое активировалось в ходе выполнения задачи.
В ходе эксперимента считается, что модели физики позволяют описать процессы, протекающие при взаимодействии магнитного поля и различных форм гемоглобина. На основе этого можно охарактеризовать изменение тока крови в мозге и тем самым пространственное распределение нейронной активности.
Для связи сказанного с обыденной жизнью потребовалось достаточно много «преступлений» со стороны ученых — изучение электрических и магнитных полей; создание теории электромагнитного поля и ее экспериментальная проверка; разработка структурной теории органических соединений химиками; описание взаимодействия молекул и магнитного поля; создание физиологии головного мозга. Также нельзя забывать про большую роль инженеров, которые создали этот прибор.
Как бы то ни было, в проведении этого эксперимента следует отметить важное обстоятельство. Все участники, как экспериментаторы, так и испытуемый, уверены, что они видят друг друга и прибор непосредственно, что они находятся в одном пространстве, что при разговоре о мозге испытуемого имеется в виду вполне определенная часть этого пространства, на которое все могут показать рукой. Другими словами, невозможно представить себе успешное проведение этого эксперимента вне рамок расширенного наивного реализма.
В заключение отмечу, что в этой главе были рассмотрены крайние позиции научного реализма и антиреализма. Философы предлагают целый спектр промежуточных позиций, что еще раз подчеркивает, что интерпретация научных результатов связана с определенной философской позицией.